преса

Автор: Сергей Васильев
Видання: ШО, журнал

Эрик-Эмманюэль Шмитт

Эрик-Эмманюэль Шмитт: «Отправляясь в путешествие, я не знаю его цели»
02.03.2011

Француз Эрик-Эмманюэль Шмитт является сегодня одним из самых репертуарных европейских драматургов. Его пьесы переведены на 35 языков и идут на сценах почти полусотни стран. Играют их и в Украине: «Маленькие супружеские преступления» в Национальном театре имени Ивана Франко, «Распутника» — в Новом драматическом театре на Печерске, «Оскара — Богу» в МТМ «Сузір’я», «Загадочные вариации» во Львовском театре имени Марии Заньковецкой и кочующем между Одессой и Харьковом театре «Ланжерон».
Не менее популярны в мире и романы этого автора (к слову, некоторые из них изданы и в Украине). О том, что писатель процветает, свидетельствуют не только постоянные постановки и экранизации произведений, но и тот факт, что его брюссельский офис (последние годы Шмитт живет в столице Бельгии) занимает четыре этажа, где трудится целый полк агентов и юристов, внимательно следящих за соблюдением его авторских прав. Практичность, однако, прекрасно уживается в этом человеке с романтическим отношением к миру. Шмитт не чванится своими успехами, искренен и прост в общении, обожает новые впечатления и не перестает удивляться жизни и людям. Это удивление он умеет передать на бумаге — и, видимо, не случайно армия его поклонников так велика. Несколько лет назад парижский литературный журнал «Лир» обратился к своим читателям с просьбой назвать «изменившую их жизнь книгу». Шмитт оказался в итоговом списке единственным из современных авторов: его повесть для театра «Оскар и розовая дама» попала в компанию Библии, «Трех мушкетеров» Александра Дюма-отца и «Маленького принца» Антуана де Сент-Экзюпери. Сам писатель называет «авторами своего успеха» зрителей и читателей. «Естественно, меня радует, что мне удалось достучаться до сердец широких масс, — говорит Эрик-Эмманюэль Шмитт. — И вообще звание «популярного писателя» является для меня самым большим комплиментом. Я всегда хотел писать так, чтобы меня читали не только мои друзья-интеллектуалы, но даже безграмотные старушки. Я бы хотел быть похожим на Моцарта, то есть быть доступным для людей всех возрастов, любых уровней развития и образования. Моцарт сочинял восхитительные мелодии, способные затронуть сокровенные струны и взрослого человека, и четырехлетнего ребенка, но одновременно передавал с их помощью идею бесконечной сложности и многообразия мира. Не скрою, мне очень льстит, когда мне признаются, что перечитывают мои книги или смотрят спектакли по моим пьесам по несколько раз. Может быть, и мне удается помочь людям достичь смирения и победить свои страхи и мании. Воспитание такой мудрости в человеке кажется мне важнейшей задачей литературы. А аплодисменты — это, в конце концов, суета». Со знаменитым драматургом обозреватель «ШО» случайно столкнулся в кулуарах театрального фестиваля в Варне и лично убедился в его человеческом обаянии и отсутствии какого-либо снобизма и кичливости. В силу обстоятельств беседа получилась короткой, но содержательной — Шмитт, кажется, готов использовать любую возможность рассказать о своем понимании жизни и искусства.
ШО Вы по образованию философ. Насколько это помогает вам в литературном творчестве?
— Это очень важно. Думаю, что корни всех моих сюжетов лежат в философии. Все мои истории — это философия. Цель моих театральных пьес и книг — помочь нам жить лучше. Книга и пьеса должны служить для зрителя не только развлечением, но давать ему материал для раздумий. Я, кстати, искренне верю, что искусство способно что-то изменить в мире. Книги и музыка сильно повлияли на мою собственную духовную жизнь, на формирование личности. Можно даже сказать, что они сделали меня другим. Искусство может дать нам то, что не способна дать философия. Философия пытается все понять и объяснить, а искусство привносит в жизнь экзальтацию и восторг. В общем, искусство помогает нам жить. А философия — это лишь попытка понять мир, и все.
ШО В молодости вы защитили диссертацию «Дидро и метафизика», а в зрелые годы сделали этого философа главным персонажем пьесы «Распутник». Очевидно, вам близки его взгляды?
— Дидро скорее научил меня свободе. С его философией, кстати, я совершенно не согласен, но он для меня пример того, чем должен быть писатель. Надо писать философию в виде сказок, пьес, диалогов. Не быть носителем некоего стандартного, правильного вкуса, а наоборот, иметь смелость смешивать анекдоты с серьезными вещами. Дидро мне дорог тем, что он изначально не претендует на истину. Он отвечает на вопросы, которые сам же ставит в своих произведениях, но всегда сомневается в этих ответах. Когда его спрашивали, кто он, он говорил: «Я материалист, но не знаю, правда ли это». Когда аналогичный вопрос задают мне, я отвечаю, что, по сути, я спиритуалист, но не знаю, правда ли это.
ШО Когда пишете, вы сами отвечаете для себя на какие-то вопросы или ищете оптимальную и увлекательную форму для уже найденных ответов?
— Это очень хороший вопрос. Думаю, когда я пишу, я открываю эти ответы в процессе письма. Образно говоря, отправляясь в путешествие, я не знаю его цели и постигаю ее только во время самой поездки.
ШО В этом путешествии внутрь себя, самопознании, возможно, и заключается цель философии?
— Философия — это умение задать вопросы. И понять уязвимость всех ответов. Многое остается тайным и неизвестным. Философия это способ обживать незнаемое, неведомое.
ШО Я где-то читал, что колоссальное влияние на ваше мировоззрение оказало одно трагическое происшествие: вы заблудились в пустыне…
— Да, это реальная история: я потерялся в пустыне и чуть не погиб. Меня, в конце концов, нашли и спасли, но после этого испытания я внутренне изменился, обрел веру и стал цельной личностью. Раньше я был как другие люди — человеком, разделенным на две части: голова — отдельно, сердце и душа — отдельно. А тут произошло единение, подлинное рождение личности. У меня появилось ощущение, что я стал как бы передатчиком некоей высшей воли. Ведь для чего-то я выжил, сохранился в этой жизни. Возможно, чтобы стать резонатором, передающим какие-то движения духа.
ШО То есть мир вы воспринимает скорее как оптимист.
— Да, я считаю себя писателем, который призван давать людям надежду в этом отчаявшемся мире. Мне не нравятся упаднические настроения, все эти темные и депрессивные устремления, которые сейчас преобладают в искусстве. Ведь в конечном счете и оптимисты, и пессимисты отлично осведомлены о том, что человеческая жизнь полна страданий и порой бывает очень трагична и несправедлива. Пессимист соглашается с этим, заявляя: «Жизнь — это дерьмо!» Оптимист же не желает мириться с тем, что все вокруг ничего не стоит, и считает, что просто нужно постараться как бы выйти за пределы этого мира. Такой выход за пределы мира и является некой сквозной темой моих книг, точно так же, как и ответственность за последствия этого шага. Хотя я прекрасно понимаю природу пессимизма: мне кажется, что это своего рода смирение. Однако часто он является не более чем позой, которая в современном обществе придает человеку вид интеллектуала. И это меня ужасно раздражает. В наши дни нет ничего легче, чем быть циником и пессимистом. Пессимизм настолько укоренился в умах людей, что потерял какую бы то ни было оригинальность, стал трюизмом. А если ты оптимист, то тебе как будто все нипочем, как будто ты никогда не знал горя. Однако на самом деле все как раз наоборот: оптимист — это человек, прекрасно знающий о том, что такое несчастье, однако не собирающийся с ним мириться.